Энн Эпплбаум ГУЛАГ. М. Corpus. 2015.
Книга представляет собой исследование зарождения и развития советских исправительно-трудовых лагерей и связанной с ними темы сталинских репрессий. Если вам эта тема интересна, и вы читали «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, то на труд Эпплбаум так же стоит потратить время, несмотря на то, что в обоих книгах пишется, по сути, об одном и том же. Вместе с тем, между ними есть два отличия.
Первое — источники. Если Солженицин писал свою книгу по личным воспоминаниям, письмам лагерников, которые потоком к нему хлынули после публикации «Ивана Денисовича», редким и крайне скудным официальным материалам, то Эпплбаум использует документы, к которым Солженицин доступа иметь не мог: мемуары, которые в 80-е годы начали издаваться в России, Америке, Израиле, Восточной Европе, интервью с бывшими сотрудниками лагерей, например с Ольгой Васильевой, работавшей старшим инспектором в лагерном отделе Главного управления шоссейных дорог НКВД-МВД, архив администрации ГУЛАГа в ГА РФ, военные архивы, архивы лагерной охраны, местные архивы в Петрозаводске, Архангельске, Сыктывкаре, Воркуте, Соловках, Воркуте. Автор признаёт, что «большая часть документов МВД и КГБ, относящихся к послесталинскому периоду остаётся закрытой для исследователей. Однако благодаря „Хронике текущих событий“ и другим публикациям самиздата и правозащитных органов, а также благодаря многим мемуарам, где описаны лагеря 1960−1980 годов, можно тем не менее получить связную картину жизни в советских лагерях после Сталина».
Исследуя эти источники автор, как профессиональный историк, строго отделяет факты от личных впечатлений и предположений. Там, где для вывода по какому-либо вопросу информации недостаточно, она прямо это признаёт и отказывается давать ответ на исследуемый вопрос: «Очевидно, к вопросу о том, кто выживал и за счёт чего, надо подходить очень осторожно. Тут нет возможности опереться на архивные документы, нет вполне объективных данных», «Учитывая размах обмана и очковтирательства, трудно понять, какую достоверную информацию можно извлечь из архивных данных о гулаговском производстве», «Многие утверждают (хотя в архивах данных об этом пока не найдено), что людей, переведённых из ГУЛАГа в армию, зачисляли в штрафные батальоны и посылали на самые опасные участки передовой», «Ни по ГУЛАГу, ни по ссыльным вполне удовлетворительной статистики смертей на данный момент не существует». Говоря о специальных лагерных подразделениях строгого режима для рецидивистов и бандитов, она пишет: «К сожалению, о повседневной жизни в этих подразделениях известно очень мало, мы не знаем даже были ли они все организованы. Те из содержавшихся в них преступников, кто живьём вышел на свободу, ещё менее склонны к написанию мемуаров, чем уголовники в обычных лагерях».
Второе отличие — личное отношение к предмету исследования. Если Солженицын — это прежде всего публицист, который лично прошёл лагеря, его книга — это во многом личные мемуары, в ней есть сильный привкус субъективного отношения автора к происходящим вокруг него событиям, то Эпплбаум — профессиональный историк, советского лагерного опыта не имеет, пишет подчёркнуто отстранённо, беспристрастно, местами даже холодно. Она не выплёскивает эмоции, не обличает, она лишь добросовестно, беспристрастно описывает и констатирует.
Теперь главное: исследование Эпплбам полностью, кроме некоторых деталей, подтверждает факты, изложенные в «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицына. Критики Солженицына обвиняли его во лжи, передёргивании, нагнетании и т. п. Эпплбаум обвинить в этом невозможно по причине двух вышеназванных отличий её книги от книги Солженицына.
От себя добавлю: правота Солженицина в описании уголовного процесса и лагерных нравов советского времени доказывается очень просто — всё это в том виде, в каком описал их Солженицин по состоянию на 30-е — 60-е годы, а после него Подрабинек в книге «Диссидент» по состоянию на 70-е годы, в точности сохранилось до наших дней. Чёрные воронки сейчас по ночам, конечно, не ездят и по спискам никого не расстреливают, но сама суть, дух сталинской системы правоохранительных органов и пенетициарнной системы, их ценности, главная их которых — абсолютный приоритет политики и отчётности над законностью являются базовой ценностью современных российских правоохранителей и тюремщиков (погуглите хотя бы недавние публикации «Руси сидящей» о сегодняшней ситуации в женских колониях). Эпплбаум приводит следующий пример. Она побывала в Центральной тюрьме Архангельска, через который, в прошлом один из главных городов ГУЛАга, проходили пути на Соловки, в Котлас, в Каргопольлаг и в другие северные лагерные комплексы и делиться впечатлениями от их посещения: «В женской камере мы провели больше времени. В углу её стоял унитаз. Во всё остальном картина в точности соответствовала тюремным воспоминаниям 30-х годов… Полное впечатление, будто я попала в камеру, в которую в 1938 году вошла Ольга Адамова-Слиозберг»; далее автор пишет: «если российская тюрьма выглядит как сцена из воспоминаний Адамавой-Слиозберг, то одна из причин в том, что советское наследие не давит на совесть тех, кто руководит российским правосудием и исполнением наказаний. Прошло не висит над российской тайной полицией, российскими судьями, российскими политическими деятелями…»
Эпплбаум согласна с Солженициным, и я так же держусь этого мнения, что сталинские репрессии имели две цели: (1) укрепление личной власти Сталина путём запугивания народа, подавления инакомыслия, (2) получение государством массовой дармовой рабской рабочей силы для государственной экономики, прежде всего для тяжёлой и обороной промышленности.
Книга Эпплбаум даёт хороший материал для полемики с современными сталинистами, утверждающими, со ссылкой на официальную статистику количества осуждённых по ст. 58 УК РСФСР, что репрессии если и были, то немного. Автор справедливо обращает внимание на то, что в этом аргументе репрессия понимается чрезмерно узко: «Большую часть бытовиков (лиц, осуждённых за неполитические преступления) составляли люди, чьи проступки в другом обществе вообще не повлекли бы за собой лишение свободы. Так, отец Александра Лебедя, российского генерала и политического деятеля, получил пять лет за два десятиминутных опоздания на работу. В архиве главным образом уголовного по составу заключённых Полянского ИТЛ близ Красноярска-26… содержаться сведения о преступнике, получившем шесть лет за кражу на базаре одной галоши, о другом, получившем десять лет, „за способствование хищению 10 булок хлеба“, и о третьем — грузчике, в одиночку растившем двоих детей, которому дали семь лет, за то, что он при доставке вина в магазин похитил три бутылки. Ещё одного посадили на пять лет за спекуляцию: он купил партию папирос в одном месте и перепродал в другом. Антоний Эккарт рассказывает о женщине, арестованной за карандаш, который она принесла домой из учреждения, где работала. Карандаш нужен был её сыну, которому нечем было выполнять школьную домашнюю работу. В перевёрнутом мире ГУЛАГа уголовные „преступники“ зачастую были преступниками не больше, чем „политические“ — активными оппонентами режима». В другом месте Эпплбаум пишет о таком способе внесудебной расправы, как административная высылка. «Сотрудники НКВД приходили в дом и приказывали людям собираться. Иногда на сборы давали день, иногда несколько минут. Людей на грузовиках везли на станцию, сажали в вагоны, и эшелон отправлялся. Не было ни ареста, ни суда — вообще никакой официальной процедуры».
В целях оценки подлинных масштабов репрессий Эпплбаум приводит следующие факты: «В начале 1954 года Хрущёв затребовал и получил справку о том, сколько человек было осуждено за контрреволюционные преступления с 1921 года и сколько таких заключённых находилось в лагерях и тюрьмах в текущий момент. По очевидным причинам представленные данные были неполными: в них, в частности, не вошли миллионы сосланных без суда и те, кто был несправедливо осуждён по неполитическим статьям». В другом месте она пишет более подробно: «Сколько погибло?» — вопрос, применительно к Советскому Союзу, очень расплывчатый, и тот, кто его задаёт, должен прежде всего понять, что именно он хочет знать. Если к примеру, он просто-напросто хочет знать, сколько человек погибло в лагерях ГУЛАГа и посёлках для ссыльных в сталинскую эпоху (с 1929 по 1953 год), то имеется цифра, основанная на архивных данных, хотя даже тот историк, что её приводит, указывает, что она неполная и не учитывает всех категорий заключённых за все годы. Привожу её опять-таки неохотно: 2 749 163. Но даже если бы это была полная цифра, она всё равно не отражала бы общего количества жертв сталинской судебной системы. как я уже писала в предисловии, советские «органы», как правило не использовали свои лагеря для убийств. Если им нужно было осуществить массовое убийство, они делали это в лесу. Безусловно, эти жертвы то же нужно отнести на счёт советского правосудия, и их было много. используя архивы, одна группа исследователей вывела такую цифру: 786 098 казнённых по политическим мотивам с 1934 по 1953 год. Большинство историков считают её более или менее достоверной, однако массовым казням всегда сопутствовала спешка и хаос, поэтому точно знать мы скорее всего не будем никогда. Но даже в это число (слишком точное, чтобы быть надёжным) не входят те, кто умер во время следствия, кого казнили формально не за политическое преступление, но тем не менее на сомнительных основаниях".
Один из финальных, крайне скорбных, выводов автора, который я разделяю: «Через десять лет после распада Советского союза Россия, унаследовавшая его дипломатию и внешнюю политику, его посольства, его долги, его место в ООН, по-прежнему ведёт себя так, словно она не унаследовала его историю. В России нет национального музей, посвящённого истории репрессий. Нет в ней и национального места скорби, памятника, который отдавал бы официальную дань страданиям жертв ГУЛАГа и их семей. „Мемориал“ добился лишь того, чтобы камень с Соловецких островов, где начинался ГУЛАГ, был помещён на площади Дзержинского напротив здания Лубянки» (сейчас его там нет — С. Р.). «Помимо короткого и невнятного „суда“ над КПСС, в России по существу не было ни публичных разбирательств, ни парламентских слушаний, ни официальных расследований какого-либо рода в отношении массовых убийств, репрессий и лагерей».
Настоятельно рекомендую книгу Эпплбаум всем, кому интересна тема сталинских репрессий.
Первое — источники. Если Солженицин писал свою книгу по личным воспоминаниям, письмам лагерников, которые потоком к нему хлынули после публикации «Ивана Денисовича», редким и крайне скудным официальным материалам, то Эпплбаум использует документы, к которым Солженицин доступа иметь не мог: мемуары, которые в 80-е годы начали издаваться в России, Америке, Израиле, Восточной Европе, интервью с бывшими сотрудниками лагерей, например с Ольгой Васильевой, работавшей старшим инспектором в лагерном отделе Главного управления шоссейных дорог НКВД-МВД, архив администрации ГУЛАГа в ГА РФ, военные архивы, архивы лагерной охраны, местные архивы в Петрозаводске, Архангельске, Сыктывкаре, Воркуте, Соловках, Воркуте. Автор признаёт, что «большая часть документов МВД и КГБ, относящихся к послесталинскому периоду остаётся закрытой для исследователей. Однако благодаря „Хронике текущих событий“ и другим публикациям самиздата и правозащитных органов, а также благодаря многим мемуарам, где описаны лагеря 1960−1980 годов, можно тем не менее получить связную картину жизни в советских лагерях после Сталина».
Исследуя эти источники автор, как профессиональный историк, строго отделяет факты от личных впечатлений и предположений. Там, где для вывода по какому-либо вопросу информации недостаточно, она прямо это признаёт и отказывается давать ответ на исследуемый вопрос: «Очевидно, к вопросу о том, кто выживал и за счёт чего, надо подходить очень осторожно. Тут нет возможности опереться на архивные документы, нет вполне объективных данных», «Учитывая размах обмана и очковтирательства, трудно понять, какую достоверную информацию можно извлечь из архивных данных о гулаговском производстве», «Многие утверждают (хотя в архивах данных об этом пока не найдено), что людей, переведённых из ГУЛАГа в армию, зачисляли в штрафные батальоны и посылали на самые опасные участки передовой», «Ни по ГУЛАГу, ни по ссыльным вполне удовлетворительной статистики смертей на данный момент не существует». Говоря о специальных лагерных подразделениях строгого режима для рецидивистов и бандитов, она пишет: «К сожалению, о повседневной жизни в этих подразделениях известно очень мало, мы не знаем даже были ли они все организованы. Те из содержавшихся в них преступников, кто живьём вышел на свободу, ещё менее склонны к написанию мемуаров, чем уголовники в обычных лагерях».
Второе отличие — личное отношение к предмету исследования. Если Солженицын — это прежде всего публицист, который лично прошёл лагеря, его книга — это во многом личные мемуары, в ней есть сильный привкус субъективного отношения автора к происходящим вокруг него событиям, то Эпплбаум — профессиональный историк, советского лагерного опыта не имеет, пишет подчёркнуто отстранённо, беспристрастно, местами даже холодно. Она не выплёскивает эмоции, не обличает, она лишь добросовестно, беспристрастно описывает и констатирует.
Теперь главное: исследование Эпплбам полностью, кроме некоторых деталей, подтверждает факты, изложенные в «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицына. Критики Солженицына обвиняли его во лжи, передёргивании, нагнетании и т. п. Эпплбаум обвинить в этом невозможно по причине двух вышеназванных отличий её книги от книги Солженицына.
От себя добавлю: правота Солженицина в описании уголовного процесса и лагерных нравов советского времени доказывается очень просто — всё это в том виде, в каком описал их Солженицин по состоянию на 30-е — 60-е годы, а после него Подрабинек в книге «Диссидент» по состоянию на 70-е годы, в точности сохранилось до наших дней. Чёрные воронки сейчас по ночам, конечно, не ездят и по спискам никого не расстреливают, но сама суть, дух сталинской системы правоохранительных органов и пенетициарнной системы, их ценности, главная их которых — абсолютный приоритет политики и отчётности над законностью являются базовой ценностью современных российских правоохранителей и тюремщиков (погуглите хотя бы недавние публикации «Руси сидящей» о сегодняшней ситуации в женских колониях). Эпплбаум приводит следующий пример. Она побывала в Центральной тюрьме Архангельска, через который, в прошлом один из главных городов ГУЛАга, проходили пути на Соловки, в Котлас, в Каргопольлаг и в другие северные лагерные комплексы и делиться впечатлениями от их посещения: «В женской камере мы провели больше времени. В углу её стоял унитаз. Во всё остальном картина в точности соответствовала тюремным воспоминаниям 30-х годов… Полное впечатление, будто я попала в камеру, в которую в 1938 году вошла Ольга Адамова-Слиозберг»; далее автор пишет: «если российская тюрьма выглядит как сцена из воспоминаний Адамавой-Слиозберг, то одна из причин в том, что советское наследие не давит на совесть тех, кто руководит российским правосудием и исполнением наказаний. Прошло не висит над российской тайной полицией, российскими судьями, российскими политическими деятелями…»
Эпплбаум согласна с Солженициным, и я так же держусь этого мнения, что сталинские репрессии имели две цели: (1) укрепление личной власти Сталина путём запугивания народа, подавления инакомыслия, (2) получение государством массовой дармовой рабской рабочей силы для государственной экономики, прежде всего для тяжёлой и обороной промышленности.
Книга Эпплбаум даёт хороший материал для полемики с современными сталинистами, утверждающими, со ссылкой на официальную статистику количества осуждённых по ст. 58 УК РСФСР, что репрессии если и были, то немного. Автор справедливо обращает внимание на то, что в этом аргументе репрессия понимается чрезмерно узко: «Большую часть бытовиков (лиц, осуждённых за неполитические преступления) составляли люди, чьи проступки в другом обществе вообще не повлекли бы за собой лишение свободы. Так, отец Александра Лебедя, российского генерала и политического деятеля, получил пять лет за два десятиминутных опоздания на работу. В архиве главным образом уголовного по составу заключённых Полянского ИТЛ близ Красноярска-26… содержаться сведения о преступнике, получившем шесть лет за кражу на базаре одной галоши, о другом, получившем десять лет, „за способствование хищению 10 булок хлеба“, и о третьем — грузчике, в одиночку растившем двоих детей, которому дали семь лет, за то, что он при доставке вина в магазин похитил три бутылки. Ещё одного посадили на пять лет за спекуляцию: он купил партию папирос в одном месте и перепродал в другом. Антоний Эккарт рассказывает о женщине, арестованной за карандаш, который она принесла домой из учреждения, где работала. Карандаш нужен был её сыну, которому нечем было выполнять школьную домашнюю работу. В перевёрнутом мире ГУЛАГа уголовные „преступники“ зачастую были преступниками не больше, чем „политические“ — активными оппонентами режима». В другом месте Эпплбаум пишет о таком способе внесудебной расправы, как административная высылка. «Сотрудники НКВД приходили в дом и приказывали людям собираться. Иногда на сборы давали день, иногда несколько минут. Людей на грузовиках везли на станцию, сажали в вагоны, и эшелон отправлялся. Не было ни ареста, ни суда — вообще никакой официальной процедуры».
В целях оценки подлинных масштабов репрессий Эпплбаум приводит следующие факты: «В начале 1954 года Хрущёв затребовал и получил справку о том, сколько человек было осуждено за контрреволюционные преступления с 1921 года и сколько таких заключённых находилось в лагерях и тюрьмах в текущий момент. По очевидным причинам представленные данные были неполными: в них, в частности, не вошли миллионы сосланных без суда и те, кто был несправедливо осуждён по неполитическим статьям». В другом месте она пишет более подробно: «Сколько погибло?» — вопрос, применительно к Советскому Союзу, очень расплывчатый, и тот, кто его задаёт, должен прежде всего понять, что именно он хочет знать. Если к примеру, он просто-напросто хочет знать, сколько человек погибло в лагерях ГУЛАГа и посёлках для ссыльных в сталинскую эпоху (с 1929 по 1953 год), то имеется цифра, основанная на архивных данных, хотя даже тот историк, что её приводит, указывает, что она неполная и не учитывает всех категорий заключённых за все годы. Привожу её опять-таки неохотно: 2 749 163. Но даже если бы это была полная цифра, она всё равно не отражала бы общего количества жертв сталинской судебной системы. как я уже писала в предисловии, советские «органы», как правило не использовали свои лагеря для убийств. Если им нужно было осуществить массовое убийство, они делали это в лесу. Безусловно, эти жертвы то же нужно отнести на счёт советского правосудия, и их было много. используя архивы, одна группа исследователей вывела такую цифру: 786 098 казнённых по политическим мотивам с 1934 по 1953 год. Большинство историков считают её более или менее достоверной, однако массовым казням всегда сопутствовала спешка и хаос, поэтому точно знать мы скорее всего не будем никогда. Но даже в это число (слишком точное, чтобы быть надёжным) не входят те, кто умер во время следствия, кого казнили формально не за политическое преступление, но тем не менее на сомнительных основаниях".
Один из финальных, крайне скорбных, выводов автора, который я разделяю: «Через десять лет после распада Советского союза Россия, унаследовавшая его дипломатию и внешнюю политику, его посольства, его долги, его место в ООН, по-прежнему ведёт себя так, словно она не унаследовала его историю. В России нет национального музей, посвящённого истории репрессий. Нет в ней и национального места скорби, памятника, который отдавал бы официальную дань страданиям жертв ГУЛАГа и их семей. „Мемориал“ добился лишь того, чтобы камень с Соловецких островов, где начинался ГУЛАГ, был помещён на площади Дзержинского напротив здания Лубянки» (сейчас его там нет — С. Р.). «Помимо короткого и невнятного „суда“ над КПСС, в России по существу не было ни публичных разбирательств, ни парламентских слушаний, ни официальных расследований какого-либо рода в отношении массовых убийств, репрессий и лагерей».
Настоятельно рекомендую книгу Эпплбаум всем, кому интересна тема сталинских репрессий.