Генрих Падва. От сумы и от тюрьмы... Записки адвоката. М. ПРОЗАиК. 2011.
Адвокатские мемуары — один из моих любимейших литературных жанров, в особенности — адвокатов советского времени. Именно у них, работавших в гораздо и несоизмеримо более трудных, чем мы, современные адвокаты, условиях, нам есть чему поучиться. Самые лучшие из них — это книги Семёна Людвиговича Ария «Дела и речи», Дины Александровны Каминской «Записки адвоката» и Марк Иосифовича Когана «Записки строптивого адвоката». Книга Генриха Падвы им серьёзно уступает и по увлекательности, и по качеству языка. От адвоката его уровня я ожидал большего (а может я потому и разочаровался, что уровня то никакого на самом деле и нет)?
Единственное, чем запоминается книга — это описание типичных условий работы провинциального советского адвоката. Мы, современные юристы, привыкли к тому, что в командировки мы едем на машине, поезде, автобусе, самолёте, ночуем в удобных гостиничных номерах с завтраком. У советских адвокатов всё это было далеко не всегда. Итак, будни провинциального советского адвоката. Читаем и вместо автора представляем себя…
__________
На новое место работы … я прибыл, кажется, в августе. На станцию, что располагалась примерно в полутора километрах от самого посёлка, я приехал в летнем наряде, вполне уместном в Москве. На ногах у меня были полуботинки. Но едва я сошёл с поезда, как понял: дойти в них до места назначения практически невозможно — грязь была в буквальном смысле по колено.
Моё передвижение по «грязно-неуклюжей» дороге выглядело примерно так: я делал шаг, мои штиблеты немедленно увязали в глинистой жиже… Я их извлекал, снова пристраивал на место и пытался сделать следующий шаг.
Так, весь в грязи, я с горем пополам доплёлся до Погорелого Городища и предстал перед местным судьёй. Это была высокая, худощавая женщина, явно смутившаяся при виде меня. Помимо неё в суде работали ещё две женщины: одна — секретарь судебного заседания, другая — секретарь суда. Они откуда-то появились посмотреть на меня как на заморское чудо. Хохоту по поводу моей обуви было много, и тут же все стали решать, что же на меня надеть.
В магазинах тогда ничего не было, а мне срочно требовалась какая-то подходящая для местной грязи обувь. И тогда кто-то из них вспомнил, что в одном деле было вещественное доказательство — резиновые сапоги. Их немедленно извлекли с чердака, где они валялись в ожидании своего часа, и вручили мне. Одна беда — сапоги были размеров на пять больше, чем мне требовалось. Тогда мне кто-то посоветовал: «А ты влезай в эти сапоги прямо в ботинках». Звучало как шутка, но я и в правду стал так делать. Надо мной смеялись, говоря: «Нашего адвоката, когда он идёт, видно так: сначала в окне появляются носки сапог, а потом уже он сам». Вот так я стал адвокатствовать в Погорелом Городище…
***
Надо сказать, что по многим делам я защищал обвиняемых по назначению суда, а суд уже затем взыскивал с их определённые суммы гонорара, точнее — выписывал исполнительный лист на взыскание денег за мою работу, но, конечно, реально я ничего не получал. Так продолжалось до тех пор, пока мой дружок Генрих Ревзин не научил меня, что нужно как-то заинтересовать судебного исполнителя — и тогда хоть какую-то часть взысканных денег можно получить. Следуя совету более опытного товарища, я предложил Наде [судисполнитель] отстёгивать ей 10% с каждой реально взысканной суммы. И денежки потекли маленьким ручейком, спасая меня от нищеты.
***
Особенно мне запомнились командировки в Молодой Туд — столицу Молодотудского района. Этот районный центр километров на тридцать пять отстоял от станции Оленино железной дороги Москва — Рига. Регулярного транспортного сообщения между Оленино и Молодым Тудом не было. Весной или осенью добраться до райцентра можно было только либо верхом на лошади, либо пешком. А идти выходило или целый день, или ночь — как получиться, и лишь изредка, в сухое время года, можно было кое-как проехать на грузовичке. Первый раз, направляясь в Молодой Туд, я переночевал на станции Оленино, а утром двинулся пешком. На дворе стояло лето и идти было в охотку: я шёл просёлочной дорогой, которая вилась то по полям, то по лесам, то через малюсенькие деревеньки с их низенькими покосившимися избами, и к вечеру благополучно добрался до места. Красотой его я был просто восхищён!
Перейдя по мостику через небольшую речку Тудовку, я вступил в длинную берёзовую аллею, которая вела к барской усадьбе. А в самом барском доме, старом, деревянном, находился районный суд.
К суду я подошёл в самом радужном состоянии духа: вечер был прекрасный, тёплый, живописные виды усадьбы и её окрестностей навевали романтическое настроение. В суде меня встретила секретарь — доброжелательная, улыбчивая, очаровательная девушка. Она радушно меня приняла, сначала отвела к судье и познакомила с ним, затем проводила к местному «отелю» — Дому колхозника.
Эти Дома колхозника были в те времени в каждом районе и даже в областном центре, и я на своём веку немало повидал этих грязноватых уродцев. В комнатах, неряшливых и вонючих, располагались, как правило, четыре — шесть кроватей — железных, с матрасами, вата в которых вздувалась комьями, жёсткими подушками, серыми простынями и наволочками. Здесь же стоял обычно стол, не покрытый ни клеёнкой, ни тем более скатертью. На столе обычно на газетах лежали какие-то продукты, стояли железные кружки. Умывальник был либо в самой комнате, либо в коридоре, другие удобства размещались во дворе либо в пристройке.
В молодотудском Доме колхозника меня, помню, больше всего поразил абажур, свисавший с потолка в центре комнаты. Это был кусок плотной бумаги, свёрнутый конусом и прикреплённый к шнуру лампочки. Он был прожжён в нескольких местах от нагревавшейся лампы, и грозил в любой момент вспыхнуть. К счастью, этого не случилось. В этой гостинице мне было так неуютно, что во второй мой приезд в Молодой Туд мне просто поставили раскладушку в густых живописных кустах возле здания суда, и так провести ночь оказалось гораздо приятнее, чем в Доме колхозника…
Единственное, чем запоминается книга — это описание типичных условий работы провинциального советского адвоката. Мы, современные юристы, привыкли к тому, что в командировки мы едем на машине, поезде, автобусе, самолёте, ночуем в удобных гостиничных номерах с завтраком. У советских адвокатов всё это было далеко не всегда. Итак, будни провинциального советского адвоката. Читаем и вместо автора представляем себя…
__________
На новое место работы … я прибыл, кажется, в августе. На станцию, что располагалась примерно в полутора километрах от самого посёлка, я приехал в летнем наряде, вполне уместном в Москве. На ногах у меня были полуботинки. Но едва я сошёл с поезда, как понял: дойти в них до места назначения практически невозможно — грязь была в буквальном смысле по колено.
Моё передвижение по «грязно-неуклюжей» дороге выглядело примерно так: я делал шаг, мои штиблеты немедленно увязали в глинистой жиже… Я их извлекал, снова пристраивал на место и пытался сделать следующий шаг.
Так, весь в грязи, я с горем пополам доплёлся до Погорелого Городища и предстал перед местным судьёй. Это была высокая, худощавая женщина, явно смутившаяся при виде меня. Помимо неё в суде работали ещё две женщины: одна — секретарь судебного заседания, другая — секретарь суда. Они откуда-то появились посмотреть на меня как на заморское чудо. Хохоту по поводу моей обуви было много, и тут же все стали решать, что же на меня надеть.
В магазинах тогда ничего не было, а мне срочно требовалась какая-то подходящая для местной грязи обувь. И тогда кто-то из них вспомнил, что в одном деле было вещественное доказательство — резиновые сапоги. Их немедленно извлекли с чердака, где они валялись в ожидании своего часа, и вручили мне. Одна беда — сапоги были размеров на пять больше, чем мне требовалось. Тогда мне кто-то посоветовал: «А ты влезай в эти сапоги прямо в ботинках». Звучало как шутка, но я и в правду стал так делать. Надо мной смеялись, говоря: «Нашего адвоката, когда он идёт, видно так: сначала в окне появляются носки сапог, а потом уже он сам». Вот так я стал адвокатствовать в Погорелом Городище…
***
Надо сказать, что по многим делам я защищал обвиняемых по назначению суда, а суд уже затем взыскивал с их определённые суммы гонорара, точнее — выписывал исполнительный лист на взыскание денег за мою работу, но, конечно, реально я ничего не получал. Так продолжалось до тех пор, пока мой дружок Генрих Ревзин не научил меня, что нужно как-то заинтересовать судебного исполнителя — и тогда хоть какую-то часть взысканных денег можно получить. Следуя совету более опытного товарища, я предложил Наде [судисполнитель] отстёгивать ей 10% с каждой реально взысканной суммы. И денежки потекли маленьким ручейком, спасая меня от нищеты.
***
Особенно мне запомнились командировки в Молодой Туд — столицу Молодотудского района. Этот районный центр километров на тридцать пять отстоял от станции Оленино железной дороги Москва — Рига. Регулярного транспортного сообщения между Оленино и Молодым Тудом не было. Весной или осенью добраться до райцентра можно было только либо верхом на лошади, либо пешком. А идти выходило или целый день, или ночь — как получиться, и лишь изредка, в сухое время года, можно было кое-как проехать на грузовичке. Первый раз, направляясь в Молодой Туд, я переночевал на станции Оленино, а утром двинулся пешком. На дворе стояло лето и идти было в охотку: я шёл просёлочной дорогой, которая вилась то по полям, то по лесам, то через малюсенькие деревеньки с их низенькими покосившимися избами, и к вечеру благополучно добрался до места. Красотой его я был просто восхищён!
Перейдя по мостику через небольшую речку Тудовку, я вступил в длинную берёзовую аллею, которая вела к барской усадьбе. А в самом барском доме, старом, деревянном, находился районный суд.
К суду я подошёл в самом радужном состоянии духа: вечер был прекрасный, тёплый, живописные виды усадьбы и её окрестностей навевали романтическое настроение. В суде меня встретила секретарь — доброжелательная, улыбчивая, очаровательная девушка. Она радушно меня приняла, сначала отвела к судье и познакомила с ним, затем проводила к местному «отелю» — Дому колхозника.
Эти Дома колхозника были в те времени в каждом районе и даже в областном центре, и я на своём веку немало повидал этих грязноватых уродцев. В комнатах, неряшливых и вонючих, располагались, как правило, четыре — шесть кроватей — железных, с матрасами, вата в которых вздувалась комьями, жёсткими подушками, серыми простынями и наволочками. Здесь же стоял обычно стол, не покрытый ни клеёнкой, ни тем более скатертью. На столе обычно на газетах лежали какие-то продукты, стояли железные кружки. Умывальник был либо в самой комнате, либо в коридоре, другие удобства размещались во дворе либо в пристройке.
В молодотудском Доме колхозника меня, помню, больше всего поразил абажур, свисавший с потолка в центре комнаты. Это был кусок плотной бумаги, свёрнутый конусом и прикреплённый к шнуру лампочки. Он был прожжён в нескольких местах от нагревавшейся лампы, и грозил в любой момент вспыхнуть. К счастью, этого не случилось. В этой гостинице мне было так неуютно, что во второй мой приезд в Молодой Туд мне просто поставили раскладушку в густых живописных кустах возле здания суда, и так провести ночь оказалось гораздо приятнее, чем в Доме колхозника…