Щагин А. С. Дела и судьбы (дневник народного судьи). М. Лика. 2004
Абсолютно уникальная книга об изнанке советского правосудия
.
Эта книга — личный дневник Александра Сергеевича Щагина, который он вёл с 1967 по 1986 год работая судьёй Октябрьского районного суда Москвы (сейчас это Гагаринский районный суд), в котором автор беспристрастно фиксировал события своей работы и личной жизни. Он даёт возможность посмотреть на мир советского права и правосудия изнутри глазами судьи того времени. Это очень полезно для того, чтобы понять отличие советского суда от суда современного, а затем выяснить: насколько далеко (или не совсем) мы от советского суда отошли.
Прежде чем перейти непосредственно к тексту дневника стоит заметить, что мемуары отечественного судьи — жанр в нашей литературе абсолютно уникальный. Кроме Щагина я знаю только одного судью, который оставил содержательные воспоминания о своей судебной работе, — это Анатолий Фёдорович Кони. У обоих авторов есть общие черты: в приходящих в суд людях они всегда видят живых людей, а не абстрактных участников процессов; оба безупречно ведут судебные заседания, оба постоянно преодолевают постороннее давление, оба имеют смелость сказать «нет» там, где судья обязан это говорить; оба решают дела не только по закону, но также по справедливости и по совести; оба постоянно заняты и завалены работой, но при этом у обоих есть полноценная жизнь за пределами суда, как личная, так и общественная.
Но есть между этими авторами и существенные отличия.
Кони не вёл дневники, у него нет отдельной книги мемуаров. Его воспоминания разбросаны по разным статьям и книгам, изначально писавшихся им для публикации. Описывая происходящие с ним события, он всегда тщательно их осмысливает и даёт свои авторские комментарии.
У Щагина всё по-другому. Его дневник — это прежде всего беспристрастное описание происходящих событий, лишь с самым минимальным их осмыслением. Иногда он возмущается происходящими вокруг него событиями, но в меру — он не диссидент. Беспристрастность автора — возможно, это следствие особенности его профессии — делает его дневник бесценным социологическим материалом. Там, где Кони подробно передаёт содержание своих разговоров с разными людьми Щагин лишь обозначает содержание общения (похвала, критика и т. п.), воздерживаясь от длинных цитат.
Главное же отличие Щагина от Кони в том, что дневник Щагина не был предназначен для публикации. Как судья он постоянно имел дело с тёмными сторонами советской жизни, видел советских граждан в крайне неприглядном свете и отлично понимал, что дневник с описанием всего этого не будет опубликован никогда. Дневник заканчивается прощанием с читателем, но я думаю, что это лишь позднейшая вставка, сделанная перед публикацией в 2004 году.
Автор, пройдя курс рабочих корреспондентов («рабкоров», так в советское время называли журналистов-любителей), рассказывает об их собрании в Центральном доме журналиста: «Затем выступали рабкоры, делились опытом работы. Я не выступал, т. к. у меня еще нет опыта работы. Мои корреспонденции о проведенных в суде делах в рубрику „Из зала суда“ не публикуются как „не актуальные“ (зачем „чернить“ советскую действительность) …» (10.09.1980 — здесь и далее цитаты из дневника даны курсивом и обозначены их датами). Так, автор пишет о рабочих: «Читая лекцию, глядишь на их, порой чумазые, лица и думаешь, что эта ведущая сила общества могла бы жить лучше, чем сейчас…» (16.10.1973). Выступая с отчётом о своей деятельности перед партийной организацией суда, автор сказал, что «отчёты народных судей перед избирателями превратились в пародию на отчёты и что это не нормальное явление, с которым надо кончать» (12.08.1969). В дневнике автор пишет о крайне неприятных вещах, о которых в советское время говорить публично было не принято: бытовая проституция (18.05.1967, 4.06.1968, 7.12.1969, 8.07.1974, 13.11.1975, 15.11.1978, 23.12.1981, 16.03.1982, 27.01.1986), беспорядочные половые связи (13.02.1970, 26.11.1973), драки в коммуналках (22.02.1976), наличие в СССР организованной преступности: «…в Москве существует и действует мафия…» (8.08.1983). Всё это с позиции советской цензуры являлось бы непростительным «очернением советской действительности», что автоматически делало дневник невозможным для публикации. Более того, сам факт наличия таких записей в дневнике, будучи обнаруженным, мог бы создать автору проблемы с законом и, как минимум, стоить ему должности.
Итак, посмотрим глазами автора на советское правосудие.
Что мы увидим?
1. Выборы судей местным населением — фикция
В советское время судьи районных судов избирались жителями района всеобщим прямым тайным голосованием раз в пять лет. Советская идеология преподносила этот факт как преимущество советского правосудия над буржуазным. Автор пишет в дневнике о том, как он несколько раз был избран судьёй: «Сегодня на бюро райкома партии мою кандидатуру в народные судьи утверждали на предстоящие выборы народных судей в июне этого года» (4.05.1967), «Слушали гражданское дело на выездной сессии, а с выездной сессии — прямо на заседание бюро райкома. Меня повторно рекомендовали кандидатом в народные судьи» (15.10.1970), «Представитель Моссовета сообщил, что за народных судей г. Москвы проголосовало 99,85% избирателей. По активности и результатам эти выборы приравнены к выборам в Верховный совет СССР» (16.12.1970), «Я снова дал согласие баллотироваться по выборам в народные судьи. „И так ещё на пять лет“, — сказал консультант управления юстиции. „Если будет здоровье, буду работать“, — сказал я» (12.12.1975), «Прошло собеседование в райкоме партии на предмет избрания в народные судьи, т. е. соответствует ли каждый из нас должности народного судьи» (11.03.1976).
Из этих цитат отлично видно, что судьи, по сути, назначаются местным районным комитетом КПСС, а граждане, под контролем местной власти — управления юстиции Мосгорисполкома (сейчас — Главное управление Министерства юстиции Российской Федерации по Москве) лишь послушно голосуют за предложенные им кандидатуры судей. Косвенно это доказывают два факта: (а) почти 100%-я явка на выборы, которая бывает только тогда, когда на выборы сгоняют и когда выбора в реальности нет, (б) автор в дневнике никогда не пишет о тех кандидатах, которые проиграли выборы и оказались не избранными, следовательно, таких не было.
Я думаю, так происходило потому, что судьи районных судов входили, выражаясь терминологией М. С. Восленского, в номенклатуру районных комитетов КПСС, а значит фактически назначались этими комитетами. Аналогично, кстати, обстояло дело с председателями колхозов. Формально они избирались на общем собрании колхозников, но фактически назначались местными райкомами КПСС и лишь затем единогласно «избирались» колхозниками на своих общих собраниях.
2. Административный контроль за судьями и вмешательство в их работу
Работу автора постоянно контролируют председатель районного суда, в котором работает автор, Мосгорсуд, в лице различных его представителей — судей и «кураторов», местные партийные органы (городской или районный комитет КПСС), прокуратура и управление юстиции Мосгорисполкома Все они дают автору ценные указания, распекают его по разным поводам, требуют отчёта в его действиях, рассматривают поступившие на него жалобы: «…Раздался телефонный звонок председателя: „Вы, почему отложили дело слушанием?“ Я объяснил ей … — Плохо! — резко сказала председатель» (2.04.1969), «У меня в совещательной находился член Московского городского суда, который опять нашёл несколько замечаний и все какие-то мелкие, ничтожные, точнее, несущественные» (30.09.1969), «Несколько недель назад было заседание президиума Московского городского суда с приглашением народных судей, в том числе и меня. Опять разговор на высоких тонах, опять с угрозами о наказании судей» (1971, без даты).
Иногда контролирующие и проверяющие действуют в тандеме: «Сегодня в зале судебного заседания находился представитель Московского городскою суда на предмет проверки правильности ведения судебного заседания. Вечером вызвали к председателю суда, где сидел и проверяющий» (1.04.1967).
В одном из уголовных дел (дело Тимофеева) автор проявил несвойственное судьям того времени милосердие для того, чтобы преодолеть идиотизм советских правил о прописке, запрещавших гражданину под страхом уголовного наказания жить там, где местная милиция отказала ему в регистрации по месту жительства. Автор вместо реального срока назначил лишение свободы условно, чем вызвал гнев председателя суда и представителя Мосгорсуда, которые на пару устроили автору жёсткую выволочку за мягкость приговора (24.07.1967). Вот последствия: «Уже третий день подряд мою работу проверяют члены Московского городского суда, проверяют все рассмотренные мной дела, проверяют всю переписку с гражданами. Сегодня слушали, как я веду процесс. Завтра со мной предстоит беседа. Вот какой резонанс произвело дело Тимофеева. Ну прямо „дело Веры Засулич“ ни больше, ни меньше (шутка)» (10.10.1967). На самом деле не шутка, у Кони после дела Веры Засулич так же были серьёзные неприятности. Председатель суда этого приговора автору не простила: она перевела его в другой кабинет, который находился в полуподвальном помещении суда без окон (12.02.1968), из-за чего у автора возникли проблемы со здоровьем (см. далее запись от 21.03.1968).
Насмотревшись на всё это, автор уже на втором году работы судьёй «пришёл к глубокому убеждению, что успех работы того или иного судьи, отношение к нему зависит, порой не столько от его собственного усердия, сколько от председателя суда и куратора Мосгорсуда. Только от них, как правило, зависит, в каком „соусе“ они преподнесут того или иного судью высшему начальству, которое после этого начинает иметь „своё“ мнение о судье» (8.10.1969).
Партийные органы также не обделяют автора своим вниманием. Московский городской комитет КПСС инструктирует вновь избранных судей (29.05.1967). Автор отчитывается о результатах своей работы на партийном собрании; как на «недостаток» ему указывают на то, что он «слишком самостоятелен в разрешении гражданских и уголовных дел» (29.02.1968) — тяжкий грех для советского судьи! На партсобрании в суде готовятся обсуждать судью — коммуниста, у которого «отменен Мосгорсудом приговор за мягкостью наказания». Автор возмущается, как такое можно, «ведь суд независим и подчиняется только закону!» (31.07.1975). Ну да, ну да…
Прокуратура также не стесняется вмешиваться в работу автора, и даже даёт ему указание изменить решение после его вынесения: «Рассмотрели дело о расторжении брака одного крупного учёного. В соответствии с его заработком взыскал с него госпошлину в размере двухсот рублей. Через час звонит один из сотрудников прокуратуры и просит уменьшить сумму до ста пятидесяти рублей. Неужели он не знает, что изменить решение может только кассационная или надзорная инстанция, о чем я ему и сказал. Он положил трубку. Через некоторое время работник прокуратуры пришёл ко мне с той же просьбой. „Поединок“ я выдержал успешно, сказав ему, что на сделку со своей совестью я не пойду!» (30.10.1967).
Заместитель начальника отдела юстиции Мосгорисполкома вызывает автора к себе, чтобы отчитать «за нарушение дисциплины» (14.02.1975). Через год тот же чиновник приехал в суд на 23 февраля, однако «вместо того, чтобы поздравить с праздником хотя бы судей-мужчин, являющихся участниками Великой Отечественной войны, он начал и кончил своё выступление „разносом“ (23.02.1976).
3. Очень большая нагрузка
Автор постоянно жалуется на высокую нагрузку, до которой никому нет дела. Я знаю, что в советское время так было не во всех судах, за пределами Москвы нагрузка была меньше. Но в московских судах такая ситуация была общим правилом: „Интенсивно рассматриваю дела. А их по 14 дел почти за полдня. Медлить некогда, приходится быстро соображать, что к чему и выносить резолютивные части решений. А потом, после работы и приёма населения приходится допоздна отписывать решения, т. е. полностью писать тексты решения — обоснованные и мотивированные“ (26.04.1967).
Дальше — больше (после приговора по делу Тимофеева): „Работаю в адских условиях. Дел стало еще больше. Теперь людям не надо подниматься по крутым лестницам на третий этаж. Они валом валят ко мне в зал, в полуподвальное помещение. Теперь почти весь день работаю при ламповом свете. К концу рабочего дня краснеют от напряжения глаза, и бледнеет от утомления лицо. Секретарь, поступив в высшее учебное заведение, уволилась с работы. Теперь я — и судья, и секретарь. Делами завален, поскольку оформлять их и сдавать в канцелярию некому“ (21.03.1968).
У автора постоянно меняются секретари, что дополнительно осложняет его работу: „Текучка“ секретарей судебного заседания объясняется очень маленькой зарплатой, всего восемьдесят рублей, и большой нагрузкой, не говоря уже об ответственности» (2.04.1969).
«…Загрузка ужасная, переписки тьма, на работу идёшь к 9 вместо 10, с работы уходишь в 20 часов, вместо 18, а иногда и позже. И никому нет до этого дела» (16.04.1969), «За двенадцать дней рассмотрел примерно 168 дел, провел выездную сессию по уголовному делу, вынес частное определение, прочитал пять лекций на правовую тему. Вставать стал в шесть часов утра» (2.11.1969), «Опять начинает возрастать нагрузка и без того немалая. С одиннадцати утра до 18 вечера, т. е. до приема населения рассматривать приходится от 14 до 19 гражданских дел» (10.11.1969).
Из-за высокой нагрузки у автора (в 32 года) начинаются проблемы со здоровьем: «Внезапно отнялись обе ноги» (7.10.1967). Однако это никому не интересно, через три дня он пишет: «Загрузка колоссальная. К девяти часам прихожу на работу, а в двадцать часов ухожу с работы, хотя рабочий день с десяти до восемнадцати часов» (10.10.1967).
Через восемь лет автор пишет о ситуации по московским судам в целом: «29 января 1975 г. во дворце культуры медицинских работников прошло совещание работников народных судов г. Москвы по итогам за 1974 г. Помимо достигнутых успехов и имеющихся недостатков отмечалась большая нагрузка работы народных судей. Приводились случаи, когда некоторых судей забирала скорая помощь прямо из залов судебных заседаний во время судебных процессов» (29.01.1975).
Через четыре года эта участь постигла и автора: «С девяти часов утра проводили выездную сессию по уголовному делу в отношении продавца магазина „Телевизоры“ по Ленинскому проспекту дом 7. Когда удалились на приговор, у меня начался приступ почечной колики. Превозмогая адскую боль, я написал приговор, напрягая усилия воли, чтобы не потерять сознание, провозгласил его в торговом зале, а затем, корчась от боли, на троллейбусе маршрута № 33 добрался до суда, откуда была вызвана скорая помощь, я доставлен в хирургическое отделение больницы им. Боткина. Весь день сопровождался сильной острой болью. Вечером началась рвота от шоковой боли. В 22 часа (наконец-то!) мне сделали обезболивающий укол, и сразу уснул» (20.11.1978). Увы, долечиться автору не дали: «Вечером позвонила председатель суда. Сообщила, что обстановка в суде тяжелая, т. к. суд работает не в полном составе. Придется выписываться и проситься у врача закрыть больничный лист» (10.01.1979).
Проходят годы, но ничего не меняется: «Допустил судебную ошибку при определении режима колонии. Досадно! А ошибка является не следствием незнания закона, а следствием того, что в болезненном состоянии приходится работать, т. к. много дел в производстве. И здесь не до больничных листов. Но никого это не касается» (2.10.1981).
И снова скорая помощь: «Встал в пять часов утра, чтобы набросать проект приговора, который сегодня буду провозглашать в отношении троих несовершеннолетних ребят, совершивших разбойное нападение на двоих мальчиков в ЦПКиО им. Горького. На работу пришел вовремя, начал судебное заседание, закончил его, удалился на постановление приговора, а когда стал его провозглашать, то в зале судебного заседания, в присутствии множества граждан потерял сознание. Как оказался в совещательной комнате, не помню. Приговор дочитывал один из народных заседателей. На скорой помощи доставлен в поликлинику, а оттуда — домой. Вот результат бессонных ночей и нервных перегрузок» (14.01.1983).
Ещё нюанс, связанный с условиями работы. В одной из записей автор пишет о том, что «иногда отключался свет, и поэтому я имел в сейфе свечу» (12.12.1983). Вдумайтесь: на 66 году советской власти в районном суде г. Москвы периодически отключают электроэнергию, по этой причине судьи вынуждены работать при свечах, как в 19-м веке.
Стоит ли оно того? Зарплата судьи 280 руб. (25.11.1983), но на бедность автор никогда в дневнике не жалуется. Он работает по призванию и по совести, движимый сугубо идеалистическим желанием сделать мир лучше. Поэтому, несмотря на трудности и вред здоровью, у него даже мысли не возникает оставить свою работу.
Следующие три особенности советского правосудия проливают свет на причины высокой загрузки.
4. Судьи вместо правосудия занимаются разной ерундой
В советском правоведении был общепризнан тезис о воспитательной функции права. На практике он проявлялся в том, что все причастные к правоприменению (судьи, прокуроры, следователи, адвокаты) были обязаны вести среди населения пропагандистски-разъяснительную работу в своей области. В советское время судьи, помимо собственно отправления правосудия, должны были в рабочее время отчитываться перед избирателями, вести правовые беседы со «спецконтингентом», участвовать в работе различных общественных комиссий, читать лекции на правовые темы.
Автор отчитывается перед избирателями: «Прочитал на заводе НИИАП три отчётных доклада»; для их подготовки «просидел до половины первого ночи» (27.03.1968). Автор участвует в «заседании комиссии по делам несовершеннолетних при исполкоме Октябрьского райсовета», поскольку является членом этой комиссии (15.11.1978), ведёт воспитательные беседы с условно осуждёнными (15.03.1979), читает сотрудникам продовольственных магазинов, рабочим подшипникового завода (16.10.1973) и даже сотрудникам 1-го Московского крематория, расположенного на территории Донского Монастыря (12.06.1974) лекции о борьбе с хулиганством (15.01.1968) и об ответственности родителей за воспитание детей (23.07.1969). Кроме этого, автор ведёт партийную работу: «Избран секретарём партийной организации суда. Прибавилось нагрузки» (26.06.1973).
5. Истцы выбирают судью
Автор пишет об одной очень страной по сегодняшним меркам особенности организации работы советского суда в конце 60-х годов прошлого века: истцы могут выбирать какому судье подать иск. Дело в том, что судья ведёт личный приём граждан, как правило с 18:00 и до последнего посетителя, в ходе которого он принимает исковые заявления, другие процессуальные документы, разъясняет гражданам правовые вопросы. Получив иск, судья принимает его к производству и рассматривает дело по существу. Таким образом получается, что чем лучше репутация судьи, тем больше у него дел, что едва ли этого судью обрадует. Автор пишет: «Заметил … тенденцию „старых опытных“ судей отсылать граждан ко мне: „Он судья молодой, идите к нему!“. От этого дел у меня становится ещё больше. Ведь гражданские дела возникают (как в суде говорят „заводятся“) от количества поступивших от граждан заявлений» (26.04.1967). «По-прежнему много народа на приёме в то время, когда в других залах значительно меньше. У моего зала очередь на приём выходит на лестничную площадку» (1.12.1967). «Какая неравномерная нагрузка! У меня на приём полный зал народа, а у соседа по залу — 2 человека» (29.04.1969).
6. Доступность судьи для всех или совещательная комната как проходной двор
Ещё одна примечательная особенность организации работы советского судьи: в его рабочий кабинет, который одновременно выполняет функции совещательной комнаты, может зайти кто угодно, когда угодно и зачем угодно. На бытовом уровне граждане не воспринимают судью как независимого служителя правосудия, не чувствуют дистанцию между собой и судьёй. Они воспринимают его как обычного чиновника, к которому можно по любому вопросу в любой момент заскочить: «Вдруг без стука распахивается дверь и на пороге появляется запыхавшаяся и возбуждённая ответчица» (6.05.1968), «…Истица вошла в совещательную комнату и в присутствии народных заседателей сказала: …» (2.04.1969), «К концу приёма населения, вечером зашёл истец по делу о расторжении брака, подполковник ракетных войск…» (13.05.1969), «День подходил к концу. Оставался час работы, когда в совещательную комнату, постучавшись, вошла Татьяна — сноха той самой старой учительницы, которая предъявила иск о разделе имущества, и по которому я написал особое мнение» (19.05.1969), «Прекратил производством одно наследственное дело в связи с примирением спорящих сторон. Ответчик, который являлся корреспондентом, вошёл в совещательную комнату и стал задавать один за другим вопросы, относящиеся к только что прекращённому делу» (8.02.1973), «Неожиданно вошёл в совещательную комнату во время обеденного перерыва высокий гражданин» (10.11.1981).
Автору всё это сильно не нравится. Описав в дневнике очередной такой случай: «До начала судебного заседания в совещательную комнату вошёл ответчик по делу о взыскании алиментов», он тут же замечает «что делать не рекомендуется» (22.07.1969). Но кому, кроме автора, это интересно?
7. Неуважение к суду
Иногда при чтении книги складывается впечатление, что приходящая в заседания публика просто не воспринимает автора всерьёз. Из-за этого у него иногда в ходе приёма граждан возникают ситуации, которые в современном суде представить невозможно в принципе (24.01.1973) — эту запись дневника цитировать не буду, читайте сами.
Ещё одно следствие отсутствия дистанции между автором, как судьёй, и публикой — вопиюще неуважительное отношение к суду со стороны публики, хамство, попытки рукоприкладства и даже угрозы убийством:
«Решение о лишении родительских прав огласили на выездной сессии под аплодисменты присутствующих. … ответчик по этому делу явился в судебное заседание с признаками алкогольного опьянения. Во время судебного процесса он соскочил со скамейки, которая стояла на переднем плане посредине зала, подбежал к столу, за которым сидел состав суда, замахнулся на меня, пытаясь ударить по лицу, и крикнул: „Ты у меня ребёнка не отнимешь!“ Руку ответчика перехватил представитель общественности, подскочивший к столу» (27.05.1969).
«Вчера были на выездной сессии на 37-й базе мороженого по делу о хулиганстве. Во время допроса подсудимого в зал ворвался пьяный рабочий и со словами „А ну, погодите!“ ринулся к столу, за которым сидел состав суда. Мы оставались на местах. Пьяный был удалён из зала, а 18 декабря был привлечён к административной ответственности за мелкое хулиганство» (16.12.1972).
«Сегодня после двухдневного рассмотрения гражданского дела огласил решение по делу об исключении имущества из описи, произведённой в связи с уголовным делом о крупной спекуляции. После оглашения решения в зале раздались возгласы и вопли родственников спекулянтки (сама-то она находилась уже в местах лишения свободы). Они с протянутыми в мою сторону руками рвались ко мне с криками: «Пустите меня к нему, я его убью! Я убью его!» и т. д. Граждане, находящиеся в зале, держали за руки рвущихся «убить» меня. Уходя из зала суда, родственники спекулянтки продолжали кричать: «Все равно убьём его!» (19.12.1974).
А вот здесь автору немного досталось: «Сегодня провёл выездную сессию в «Красном Уголке» дома 62 по Ленинскому проспекту по обвинению молодого здорового парня по ст. 209 УК РСФСР (тунеядство). Ему двадцать лет, а он уже отсидел срок за хищение государственного имущества. Битком набито помещение «Красного уголка». Пришло на выездную сессию много его подвыпивших дружков. Они всячески пытаются сорвать выездную сессию, кричат, смеются, шумят. То и дело приходится отвлекаться от ведения процесса и наводить в зале порядок. Но вот судебное заседание окончено. Состав суда: я и два народных заседателя — идём через заполненный зал в совещательную комнату для постановления приговора. «Дружки» подсудимого заслоняют собой проход. Требую освободить проход. Эти подвыпившие увальни с красными лицами нехотя уступают дорогу со словами: «Пропустите, пусть судья идёт, пока его досрочно не убили». Приговор провозглашён. Конвой сажает осужденного в машину, а мы через весь зал идём на выход из «Красного уголка», и опять подвыпившие препятствуют нам: бьют ногами по ногам народных заседателей и по моим ногам…» (23.05.1975).
А вот самый вопиющий случай, когда судье даже пришлось принимать участие в драке: «Только что приехал с выездной сессии по гражданскому делу. Настроение ни к чёрту, т. к. до начала судебного заседания в «Красном уголке» началась массовая драка, потому что пришло много подвыпивших. На выездной сессии ни одного работника милиции, хотя заранее ставим в известность, что на территории соответствующего отделения милиции будет выездная сессия. Драка из «Красного уголка» распространилась на улицу. Был настоящий «мордобой», только глухо хлопали затылки, как арбузы, об асфальт. Заседателями у меня на этот раз были женщины. Помощник прокурора — женщина, секретарь судебного заседания Демина Оля — недавняя школьница, девушка лет девятнадцати [будущая председатель Мосгорсуда Ольга Егорова — С. Р.], побежала сообщать о драке в отделение милиции (телефона в «Красном уголке» тоже не было). А я ринулся в это месиво ликвидировать драку. Когда прибыли работники милиции, участники драки сидели, вытирая носы и ссадины от крови. Самые активные были задержаны. После выездной, уже идя домой, помощник прокурора сказала мне: «Но вы и отчаянный, Александр Сергеевич!?». «А на что надеяться? Ждать пока и нас побьют?» — возразил я» (14.1.1975).
Автор ко всему этому относится стоически, но странно, что он никак на это не реагирует, не штрафует публику за неуважение к суду и не удаляет буянов из зала заседания: «Иногда, провозгласишь приговор и слышишь в зале суда вопли в свой адрес: «Фашисты! Палачи!». Приходится выслушивать это и делать вид, что это не в адрес суда…» (3.07.1986), «Провозгласили приговор по делу о разбойном нападении, которое совершили два парня. Они под угрозой применения ножа с выбрасывающимся лезвием, отобрали бутылку вина у двоих мужчин. После провозглашения приговора мать одного из осужденных крикнула в адрес суда на весь зал: «Зве…е…р…и…и!» Привычное дело… Это наши будни…» (17.02.1982).
8. Настороженное отношение к судьям в бытовой обстановке
М. С. Восленский в «Номенклатуре» в главе, посвящённой КГБ, писал о том, что служащих в этой организации как своих воспринимали только в компании таких же служащих; в компаниях обычных людей, если становилось известно, что среди них кгбэшник, то все разговоры в его присутствии разом прекращались. То же самое было в отношении судей. Простые советские граждане, которые «не из системы», никогда не воспринимали судей как близких друзей, с которыми возможны хорошие личные отношения или дружеские разговоры. На бытовом уровне на судей смотрели не как на авторитетных и уважаемых служителей правосудия, а как на часть безликого жестокого государственного репрессивного аппарата, от которых надо держаться подальше и в присутствии которых надо держать язык за зубами. Стоит так же отметить, что советская пропаганда никогда не продвигала в массовое сознание положительный образ судьи, в отличие, к примеру, от образа следователя, как главного действующего лица советских детективов. Из-за такого отношения к судьям автор иногда попадает в неприятные бытовые ситуации: «Сегодня был у тёти в гостях. Были там и другие, не знакомые мне люди. Во время застолья тётя похвалилась: «Саша теперь работает судьёй». И вдруг все разговоры прекратились. Люди как будто поперхнулись. Вскоре из-за стола встала супружеская чета пожилого возраста и, раскланявшись, ушла домой. Я заметил этот внезапный уход, и когда все разошлись, я спросил у тёти, почему они так внезапно ушли. На это тётя ответила, что у них недавно был осуждён сын к трём годам лишения свободы. Высказывание тёти о моей профессии явно было неудачным, точнее — неуместным, хотя такой реакции никто не ожидал» (21.05.1967).
Выводы. Дневник А. С. Щагина наглядно показывает из какой глубокой ямы выбралось наше правосудие в 90-е годы в результате судебной реформы. Сейчас судьи не избираются гражданами, а назначаются Президентом РФ. Судей не контролируют партийные органы и региональные управления юстиции (однако сохраняют влияние председатели судов). Судьи, как правило, имеют большую нагрузку, но теперь у них кроме секретарей есть так же помощники. Современные судьи не отчитываются перед избирателями, не читают лекции на заводах и в магазинах, не ведут партийную и общественную работу. Поступившие в суд исковые заявления распределяются либо автоматически, либо председателем суда — выбора судьи у истцов нет. Новые здания судов проектируются так, что к кабинету судьи у публики доступа нет, судью лица участвующие в деле видят только в судебном заседании, в остальное время они имеют дело исключительно с аппаратом суда. Современный судья имеет эффективные средства наведения порядка в судебном заседании. Он, за крайне редкими исключениями, не ведёт выездных заседаний и в нём в принципе невозможно представить себе, чтобы судья участвовал в драке с публикой. Наконец, престиж судьи в современном обществе очень высок, многие справедливо полагают должность судьи венцом юридической карьеры.
***
В заключение цитата из дневника, которая исчерпывающе характеризует автора как судью и человека и которая поразительно сближает его по взглядам на жизнь с А. Ф. Кони:
«5 июня 1980 г. я заслушал дело об убийстве подсудимым К., которому пятнадцать лет, своего тоже пятнадцатилетнего товарища. А дело было так: пятеро подростков в октябре 1978 г. однажды вечером вышли погулять и находились на территории площадки детского сада. Один из них нашел длинный резиновый шланг, подключил его к водопроводной трубе и начал обливать ребят холодной водой. На требования ребят и, в частности, подсудимого К., он не реагировал, продолжая обдавать их водой. Тогда К. еще раз потребовал прекратить обливать их и предупредил, что если он будет продолжать, то он бросит в него палку, т. е. черенок от лопаты, который он обнаружил здесь же на детской площадке. Но его расшалившийся товарищ не прекращал своих действий. Тогда К. бросил в него черенок от лопаты. Но расшалившийся спрятался за угол детской площадки, а из-за того же угла выскочил, ничего не подозревая, другой мальчик, и палка, летящая, как копье, своим острием попала прямо в висок этому мальчику, пробив ему голову. Испуганный происшедшим Кулешов поднял его на руки и, рыдая, нес его на своих руках в ближайшую поликлинику, т.к. поблизости не было телефона. А через несколько часов мальчик скончался в больнице… К. был осужден за неосторожное убийство. Но прокурор г. Москвы М. внес протест на приговор в Президиум Московского городского суда, в котором имела место рекомендация о переквалификации действий К. на умышленное убийство. Президиум Московского городского суда протест удовлетворил, приговор отменил и направил на новое рассмотрение в ином составе судей. В постановлении Президиума речь шла о более тщательном рассмотрении дела по признакам умышленного убийства. Дело для нового рассмотрения было передано мне. В течение двух дней слушал это дело, очень тщательно и скрупулезно исследуя все обстоятельства по делу. И все-таки, несмотря на рекомендацию, изложенную в протесте прокурора г. Москвы, несмотря на Постановление Президиума Мосгорсуда, довлеющее над мнением суда, снова пришел к выводу о том, что К. совершил не умышленное убийство, а неосторожное, осудив его по ст. 106 УК РСФСР. Теперь легче об этом писать, чем в то время решать вопрос о судьбе К. а, в какой-то степени и свою судьбу… Посудите сами: стоит согласиться с вышестоящими инстанциями и все хорошо и спокойно, тебя не ругают, тобою довольны. Но совесть… совесть мучила бы за этого неправильно осужденного мальчишку всю жизнь. Поступишь по совести, значит с тобой предстоит неприятный разговор «о несоответствии должности народного судьи». И я решил, что лучше все-таки чистая совесть, потому что работа может меняться, а совесть дана человеку на всю жизнь. Но чтобы остаться верным своим принципам и совести, нужно мужество. И в этот момент ответственных раздумий мне вспомнилось высказывание на союзных курсах повышения квалификации действительного члена Академии наук, высокого специалиста в области уголовно-процессуального права Строговича: «Я не за то, чтобы народный судья был героем, но я не хочу, чтобы он был трусом». Я поступил по закону и по совести. И вот сегодня, 25 июля, мне из Мосгорсуда сообщили, что дело К., которое я слушал, т. е. постановленный под моим председательством приговор оставлен в силе. Да простит меня читатель за нескромность, но это победа и над собой. Надо оставаться до конца человеком» (15.07.1980).
Прежде чем перейти непосредственно к тексту дневника стоит заметить, что мемуары отечественного судьи — жанр в нашей литературе абсолютно уникальный. Кроме Щагина я знаю только одного судью, который оставил содержательные воспоминания о своей судебной работе, — это Анатолий Фёдорович Кони. У обоих авторов есть общие черты: в приходящих в суд людях они всегда видят живых людей, а не абстрактных участников процессов; оба безупречно ведут судебные заседания, оба постоянно преодолевают постороннее давление, оба имеют смелость сказать «нет» там, где судья обязан это говорить; оба решают дела не только по закону, но также по справедливости и по совести; оба постоянно заняты и завалены работой, но при этом у обоих есть полноценная жизнь за пределами суда, как личная, так и общественная.
Но есть между этими авторами и существенные отличия.
Кони не вёл дневники, у него нет отдельной книги мемуаров. Его воспоминания разбросаны по разным статьям и книгам, изначально писавшихся им для публикации. Описывая происходящие с ним события, он всегда тщательно их осмысливает и даёт свои авторские комментарии.
У Щагина всё по-другому. Его дневник — это прежде всего беспристрастное описание происходящих событий, лишь с самым минимальным их осмыслением. Иногда он возмущается происходящими вокруг него событиями, но в меру — он не диссидент. Беспристрастность автора — возможно, это следствие особенности его профессии — делает его дневник бесценным социологическим материалом. Там, где Кони подробно передаёт содержание своих разговоров с разными людьми Щагин лишь обозначает содержание общения (похвала, критика и т. п.), воздерживаясь от длинных цитат.
Главное же отличие Щагина от Кони в том, что дневник Щагина не был предназначен для публикации. Как судья он постоянно имел дело с тёмными сторонами советской жизни, видел советских граждан в крайне неприглядном свете и отлично понимал, что дневник с описанием всего этого не будет опубликован никогда. Дневник заканчивается прощанием с читателем, но я думаю, что это лишь позднейшая вставка, сделанная перед публикацией в 2004 году.
Автор, пройдя курс рабочих корреспондентов («рабкоров», так в советское время называли журналистов-любителей), рассказывает об их собрании в Центральном доме журналиста: «Затем выступали рабкоры, делились опытом работы. Я не выступал, т. к. у меня еще нет опыта работы. Мои корреспонденции о проведенных в суде делах в рубрику „Из зала суда“ не публикуются как „не актуальные“ (зачем „чернить“ советскую действительность) …» (10.09.1980 — здесь и далее цитаты из дневника даны курсивом и обозначены их датами). Так, автор пишет о рабочих: «Читая лекцию, глядишь на их, порой чумазые, лица и думаешь, что эта ведущая сила общества могла бы жить лучше, чем сейчас…» (16.10.1973). Выступая с отчётом о своей деятельности перед партийной организацией суда, автор сказал, что «отчёты народных судей перед избирателями превратились в пародию на отчёты и что это не нормальное явление, с которым надо кончать» (12.08.1969). В дневнике автор пишет о крайне неприятных вещах, о которых в советское время говорить публично было не принято: бытовая проституция (18.05.1967, 4.06.1968, 7.12.1969, 8.07.1974, 13.11.1975, 15.11.1978, 23.12.1981, 16.03.1982, 27.01.1986), беспорядочные половые связи (13.02.1970, 26.11.1973), драки в коммуналках (22.02.1976), наличие в СССР организованной преступности: «…в Москве существует и действует мафия…» (8.08.1983). Всё это с позиции советской цензуры являлось бы непростительным «очернением советской действительности», что автоматически делало дневник невозможным для публикации. Более того, сам факт наличия таких записей в дневнике, будучи обнаруженным, мог бы создать автору проблемы с законом и, как минимум, стоить ему должности.
Итак, посмотрим глазами автора на советское правосудие.
Что мы увидим?
1. Выборы судей местным населением — фикция
В советское время судьи районных судов избирались жителями района всеобщим прямым тайным голосованием раз в пять лет. Советская идеология преподносила этот факт как преимущество советского правосудия над буржуазным. Автор пишет в дневнике о том, как он несколько раз был избран судьёй: «Сегодня на бюро райкома партии мою кандидатуру в народные судьи утверждали на предстоящие выборы народных судей в июне этого года» (4.05.1967), «Слушали гражданское дело на выездной сессии, а с выездной сессии — прямо на заседание бюро райкома. Меня повторно рекомендовали кандидатом в народные судьи» (15.10.1970), «Представитель Моссовета сообщил, что за народных судей г. Москвы проголосовало 99,85% избирателей. По активности и результатам эти выборы приравнены к выборам в Верховный совет СССР» (16.12.1970), «Я снова дал согласие баллотироваться по выборам в народные судьи. „И так ещё на пять лет“, — сказал консультант управления юстиции. „Если будет здоровье, буду работать“, — сказал я» (12.12.1975), «Прошло собеседование в райкоме партии на предмет избрания в народные судьи, т. е. соответствует ли каждый из нас должности народного судьи» (11.03.1976).
Из этих цитат отлично видно, что судьи, по сути, назначаются местным районным комитетом КПСС, а граждане, под контролем местной власти — управления юстиции Мосгорисполкома (сейчас — Главное управление Министерства юстиции Российской Федерации по Москве) лишь послушно голосуют за предложенные им кандидатуры судей. Косвенно это доказывают два факта: (а) почти 100%-я явка на выборы, которая бывает только тогда, когда на выборы сгоняют и когда выбора в реальности нет, (б) автор в дневнике никогда не пишет о тех кандидатах, которые проиграли выборы и оказались не избранными, следовательно, таких не было.
Я думаю, так происходило потому, что судьи районных судов входили, выражаясь терминологией М. С. Восленского, в номенклатуру районных комитетов КПСС, а значит фактически назначались этими комитетами. Аналогично, кстати, обстояло дело с председателями колхозов. Формально они избирались на общем собрании колхозников, но фактически назначались местными райкомами КПСС и лишь затем единогласно «избирались» колхозниками на своих общих собраниях.
2. Административный контроль за судьями и вмешательство в их работу
Работу автора постоянно контролируют председатель районного суда, в котором работает автор, Мосгорсуд, в лице различных его представителей — судей и «кураторов», местные партийные органы (городской или районный комитет КПСС), прокуратура и управление юстиции Мосгорисполкома Все они дают автору ценные указания, распекают его по разным поводам, требуют отчёта в его действиях, рассматривают поступившие на него жалобы: «…Раздался телефонный звонок председателя: „Вы, почему отложили дело слушанием?“ Я объяснил ей … — Плохо! — резко сказала председатель» (2.04.1969), «У меня в совещательной находился член Московского городского суда, который опять нашёл несколько замечаний и все какие-то мелкие, ничтожные, точнее, несущественные» (30.09.1969), «Несколько недель назад было заседание президиума Московского городского суда с приглашением народных судей, в том числе и меня. Опять разговор на высоких тонах, опять с угрозами о наказании судей» (1971, без даты).
Иногда контролирующие и проверяющие действуют в тандеме: «Сегодня в зале судебного заседания находился представитель Московского городскою суда на предмет проверки правильности ведения судебного заседания. Вечером вызвали к председателю суда, где сидел и проверяющий» (1.04.1967).
В одном из уголовных дел (дело Тимофеева) автор проявил несвойственное судьям того времени милосердие для того, чтобы преодолеть идиотизм советских правил о прописке, запрещавших гражданину под страхом уголовного наказания жить там, где местная милиция отказала ему в регистрации по месту жительства. Автор вместо реального срока назначил лишение свободы условно, чем вызвал гнев председателя суда и представителя Мосгорсуда, которые на пару устроили автору жёсткую выволочку за мягкость приговора (24.07.1967). Вот последствия: «Уже третий день подряд мою работу проверяют члены Московского городского суда, проверяют все рассмотренные мной дела, проверяют всю переписку с гражданами. Сегодня слушали, как я веду процесс. Завтра со мной предстоит беседа. Вот какой резонанс произвело дело Тимофеева. Ну прямо „дело Веры Засулич“ ни больше, ни меньше (шутка)» (10.10.1967). На самом деле не шутка, у Кони после дела Веры Засулич так же были серьёзные неприятности. Председатель суда этого приговора автору не простила: она перевела его в другой кабинет, который находился в полуподвальном помещении суда без окон (12.02.1968), из-за чего у автора возникли проблемы со здоровьем (см. далее запись от 21.03.1968).
Насмотревшись на всё это, автор уже на втором году работы судьёй «пришёл к глубокому убеждению, что успех работы того или иного судьи, отношение к нему зависит, порой не столько от его собственного усердия, сколько от председателя суда и куратора Мосгорсуда. Только от них, как правило, зависит, в каком „соусе“ они преподнесут того или иного судью высшему начальству, которое после этого начинает иметь „своё“ мнение о судье» (8.10.1969).
Партийные органы также не обделяют автора своим вниманием. Московский городской комитет КПСС инструктирует вновь избранных судей (29.05.1967). Автор отчитывается о результатах своей работы на партийном собрании; как на «недостаток» ему указывают на то, что он «слишком самостоятелен в разрешении гражданских и уголовных дел» (29.02.1968) — тяжкий грех для советского судьи! На партсобрании в суде готовятся обсуждать судью — коммуниста, у которого «отменен Мосгорсудом приговор за мягкостью наказания». Автор возмущается, как такое можно, «ведь суд независим и подчиняется только закону!» (31.07.1975). Ну да, ну да…
Прокуратура также не стесняется вмешиваться в работу автора, и даже даёт ему указание изменить решение после его вынесения: «Рассмотрели дело о расторжении брака одного крупного учёного. В соответствии с его заработком взыскал с него госпошлину в размере двухсот рублей. Через час звонит один из сотрудников прокуратуры и просит уменьшить сумму до ста пятидесяти рублей. Неужели он не знает, что изменить решение может только кассационная или надзорная инстанция, о чем я ему и сказал. Он положил трубку. Через некоторое время работник прокуратуры пришёл ко мне с той же просьбой. „Поединок“ я выдержал успешно, сказав ему, что на сделку со своей совестью я не пойду!» (30.10.1967).
Заместитель начальника отдела юстиции Мосгорисполкома вызывает автора к себе, чтобы отчитать «за нарушение дисциплины» (14.02.1975). Через год тот же чиновник приехал в суд на 23 февраля, однако «вместо того, чтобы поздравить с праздником хотя бы судей-мужчин, являющихся участниками Великой Отечественной войны, он начал и кончил своё выступление „разносом“ (23.02.1976).
3. Очень большая нагрузка
Автор постоянно жалуется на высокую нагрузку, до которой никому нет дела. Я знаю, что в советское время так было не во всех судах, за пределами Москвы нагрузка была меньше. Но в московских судах такая ситуация была общим правилом: „Интенсивно рассматриваю дела. А их по 14 дел почти за полдня. Медлить некогда, приходится быстро соображать, что к чему и выносить резолютивные части решений. А потом, после работы и приёма населения приходится допоздна отписывать решения, т. е. полностью писать тексты решения — обоснованные и мотивированные“ (26.04.1967).
Дальше — больше (после приговора по делу Тимофеева): „Работаю в адских условиях. Дел стало еще больше. Теперь людям не надо подниматься по крутым лестницам на третий этаж. Они валом валят ко мне в зал, в полуподвальное помещение. Теперь почти весь день работаю при ламповом свете. К концу рабочего дня краснеют от напряжения глаза, и бледнеет от утомления лицо. Секретарь, поступив в высшее учебное заведение, уволилась с работы. Теперь я — и судья, и секретарь. Делами завален, поскольку оформлять их и сдавать в канцелярию некому“ (21.03.1968).
У автора постоянно меняются секретари, что дополнительно осложняет его работу: „Текучка“ секретарей судебного заседания объясняется очень маленькой зарплатой, всего восемьдесят рублей, и большой нагрузкой, не говоря уже об ответственности» (2.04.1969).
«…Загрузка ужасная, переписки тьма, на работу идёшь к 9 вместо 10, с работы уходишь в 20 часов, вместо 18, а иногда и позже. И никому нет до этого дела» (16.04.1969), «За двенадцать дней рассмотрел примерно 168 дел, провел выездную сессию по уголовному делу, вынес частное определение, прочитал пять лекций на правовую тему. Вставать стал в шесть часов утра» (2.11.1969), «Опять начинает возрастать нагрузка и без того немалая. С одиннадцати утра до 18 вечера, т. е. до приема населения рассматривать приходится от 14 до 19 гражданских дел» (10.11.1969).
Из-за высокой нагрузки у автора (в 32 года) начинаются проблемы со здоровьем: «Внезапно отнялись обе ноги» (7.10.1967). Однако это никому не интересно, через три дня он пишет: «Загрузка колоссальная. К девяти часам прихожу на работу, а в двадцать часов ухожу с работы, хотя рабочий день с десяти до восемнадцати часов» (10.10.1967).
Через восемь лет автор пишет о ситуации по московским судам в целом: «29 января 1975 г. во дворце культуры медицинских работников прошло совещание работников народных судов г. Москвы по итогам за 1974 г. Помимо достигнутых успехов и имеющихся недостатков отмечалась большая нагрузка работы народных судей. Приводились случаи, когда некоторых судей забирала скорая помощь прямо из залов судебных заседаний во время судебных процессов» (29.01.1975).
Через четыре года эта участь постигла и автора: «С девяти часов утра проводили выездную сессию по уголовному делу в отношении продавца магазина „Телевизоры“ по Ленинскому проспекту дом 7. Когда удалились на приговор, у меня начался приступ почечной колики. Превозмогая адскую боль, я написал приговор, напрягая усилия воли, чтобы не потерять сознание, провозгласил его в торговом зале, а затем, корчась от боли, на троллейбусе маршрута № 33 добрался до суда, откуда была вызвана скорая помощь, я доставлен в хирургическое отделение больницы им. Боткина. Весь день сопровождался сильной острой болью. Вечером началась рвота от шоковой боли. В 22 часа (наконец-то!) мне сделали обезболивающий укол, и сразу уснул» (20.11.1978). Увы, долечиться автору не дали: «Вечером позвонила председатель суда. Сообщила, что обстановка в суде тяжелая, т. к. суд работает не в полном составе. Придется выписываться и проситься у врача закрыть больничный лист» (10.01.1979).
Проходят годы, но ничего не меняется: «Допустил судебную ошибку при определении режима колонии. Досадно! А ошибка является не следствием незнания закона, а следствием того, что в болезненном состоянии приходится работать, т. к. много дел в производстве. И здесь не до больничных листов. Но никого это не касается» (2.10.1981).
И снова скорая помощь: «Встал в пять часов утра, чтобы набросать проект приговора, который сегодня буду провозглашать в отношении троих несовершеннолетних ребят, совершивших разбойное нападение на двоих мальчиков в ЦПКиО им. Горького. На работу пришел вовремя, начал судебное заседание, закончил его, удалился на постановление приговора, а когда стал его провозглашать, то в зале судебного заседания, в присутствии множества граждан потерял сознание. Как оказался в совещательной комнате, не помню. Приговор дочитывал один из народных заседателей. На скорой помощи доставлен в поликлинику, а оттуда — домой. Вот результат бессонных ночей и нервных перегрузок» (14.01.1983).
Ещё нюанс, связанный с условиями работы. В одной из записей автор пишет о том, что «иногда отключался свет, и поэтому я имел в сейфе свечу» (12.12.1983). Вдумайтесь: на 66 году советской власти в районном суде г. Москвы периодически отключают электроэнергию, по этой причине судьи вынуждены работать при свечах, как в 19-м веке.
Стоит ли оно того? Зарплата судьи 280 руб. (25.11.1983), но на бедность автор никогда в дневнике не жалуется. Он работает по призванию и по совести, движимый сугубо идеалистическим желанием сделать мир лучше. Поэтому, несмотря на трудности и вред здоровью, у него даже мысли не возникает оставить свою работу.
Следующие три особенности советского правосудия проливают свет на причины высокой загрузки.
4. Судьи вместо правосудия занимаются разной ерундой
В советском правоведении был общепризнан тезис о воспитательной функции права. На практике он проявлялся в том, что все причастные к правоприменению (судьи, прокуроры, следователи, адвокаты) были обязаны вести среди населения пропагандистски-разъяснительную работу в своей области. В советское время судьи, помимо собственно отправления правосудия, должны были в рабочее время отчитываться перед избирателями, вести правовые беседы со «спецконтингентом», участвовать в работе различных общественных комиссий, читать лекции на правовые темы.
Автор отчитывается перед избирателями: «Прочитал на заводе НИИАП три отчётных доклада»; для их подготовки «просидел до половины первого ночи» (27.03.1968). Автор участвует в «заседании комиссии по делам несовершеннолетних при исполкоме Октябрьского райсовета», поскольку является членом этой комиссии (15.11.1978), ведёт воспитательные беседы с условно осуждёнными (15.03.1979), читает сотрудникам продовольственных магазинов, рабочим подшипникового завода (16.10.1973) и даже сотрудникам 1-го Московского крематория, расположенного на территории Донского Монастыря (12.06.1974) лекции о борьбе с хулиганством (15.01.1968) и об ответственности родителей за воспитание детей (23.07.1969). Кроме этого, автор ведёт партийную работу: «Избран секретарём партийной организации суда. Прибавилось нагрузки» (26.06.1973).
5. Истцы выбирают судью
Автор пишет об одной очень страной по сегодняшним меркам особенности организации работы советского суда в конце 60-х годов прошлого века: истцы могут выбирать какому судье подать иск. Дело в том, что судья ведёт личный приём граждан, как правило с 18:00 и до последнего посетителя, в ходе которого он принимает исковые заявления, другие процессуальные документы, разъясняет гражданам правовые вопросы. Получив иск, судья принимает его к производству и рассматривает дело по существу. Таким образом получается, что чем лучше репутация судьи, тем больше у него дел, что едва ли этого судью обрадует. Автор пишет: «Заметил … тенденцию „старых опытных“ судей отсылать граждан ко мне: „Он судья молодой, идите к нему!“. От этого дел у меня становится ещё больше. Ведь гражданские дела возникают (как в суде говорят „заводятся“) от количества поступивших от граждан заявлений» (26.04.1967). «По-прежнему много народа на приёме в то время, когда в других залах значительно меньше. У моего зала очередь на приём выходит на лестничную площадку» (1.12.1967). «Какая неравномерная нагрузка! У меня на приём полный зал народа, а у соседа по залу — 2 человека» (29.04.1969).
6. Доступность судьи для всех или совещательная комната как проходной двор
Ещё одна примечательная особенность организации работы советского судьи: в его рабочий кабинет, который одновременно выполняет функции совещательной комнаты, может зайти кто угодно, когда угодно и зачем угодно. На бытовом уровне граждане не воспринимают судью как независимого служителя правосудия, не чувствуют дистанцию между собой и судьёй. Они воспринимают его как обычного чиновника, к которому можно по любому вопросу в любой момент заскочить: «Вдруг без стука распахивается дверь и на пороге появляется запыхавшаяся и возбуждённая ответчица» (6.05.1968), «…Истица вошла в совещательную комнату и в присутствии народных заседателей сказала: …» (2.04.1969), «К концу приёма населения, вечером зашёл истец по делу о расторжении брака, подполковник ракетных войск…» (13.05.1969), «День подходил к концу. Оставался час работы, когда в совещательную комнату, постучавшись, вошла Татьяна — сноха той самой старой учительницы, которая предъявила иск о разделе имущества, и по которому я написал особое мнение» (19.05.1969), «Прекратил производством одно наследственное дело в связи с примирением спорящих сторон. Ответчик, который являлся корреспондентом, вошёл в совещательную комнату и стал задавать один за другим вопросы, относящиеся к только что прекращённому делу» (8.02.1973), «Неожиданно вошёл в совещательную комнату во время обеденного перерыва высокий гражданин» (10.11.1981).
Автору всё это сильно не нравится. Описав в дневнике очередной такой случай: «До начала судебного заседания в совещательную комнату вошёл ответчик по делу о взыскании алиментов», он тут же замечает «что делать не рекомендуется» (22.07.1969). Но кому, кроме автора, это интересно?
7. Неуважение к суду
Иногда при чтении книги складывается впечатление, что приходящая в заседания публика просто не воспринимает автора всерьёз. Из-за этого у него иногда в ходе приёма граждан возникают ситуации, которые в современном суде представить невозможно в принципе (24.01.1973) — эту запись дневника цитировать не буду, читайте сами.
Ещё одно следствие отсутствия дистанции между автором, как судьёй, и публикой — вопиюще неуважительное отношение к суду со стороны публики, хамство, попытки рукоприкладства и даже угрозы убийством:
«Решение о лишении родительских прав огласили на выездной сессии под аплодисменты присутствующих. … ответчик по этому делу явился в судебное заседание с признаками алкогольного опьянения. Во время судебного процесса он соскочил со скамейки, которая стояла на переднем плане посредине зала, подбежал к столу, за которым сидел состав суда, замахнулся на меня, пытаясь ударить по лицу, и крикнул: „Ты у меня ребёнка не отнимешь!“ Руку ответчика перехватил представитель общественности, подскочивший к столу» (27.05.1969).
«Вчера были на выездной сессии на 37-й базе мороженого по делу о хулиганстве. Во время допроса подсудимого в зал ворвался пьяный рабочий и со словами „А ну, погодите!“ ринулся к столу, за которым сидел состав суда. Мы оставались на местах. Пьяный был удалён из зала, а 18 декабря был привлечён к административной ответственности за мелкое хулиганство» (16.12.1972).
«Сегодня после двухдневного рассмотрения гражданского дела огласил решение по делу об исключении имущества из описи, произведённой в связи с уголовным делом о крупной спекуляции. После оглашения решения в зале раздались возгласы и вопли родственников спекулянтки (сама-то она находилась уже в местах лишения свободы). Они с протянутыми в мою сторону руками рвались ко мне с криками: «Пустите меня к нему, я его убью! Я убью его!» и т. д. Граждане, находящиеся в зале, держали за руки рвущихся «убить» меня. Уходя из зала суда, родственники спекулянтки продолжали кричать: «Все равно убьём его!» (19.12.1974).
А вот здесь автору немного досталось: «Сегодня провёл выездную сессию в «Красном Уголке» дома 62 по Ленинскому проспекту по обвинению молодого здорового парня по ст. 209 УК РСФСР (тунеядство). Ему двадцать лет, а он уже отсидел срок за хищение государственного имущества. Битком набито помещение «Красного уголка». Пришло на выездную сессию много его подвыпивших дружков. Они всячески пытаются сорвать выездную сессию, кричат, смеются, шумят. То и дело приходится отвлекаться от ведения процесса и наводить в зале порядок. Но вот судебное заседание окончено. Состав суда: я и два народных заседателя — идём через заполненный зал в совещательную комнату для постановления приговора. «Дружки» подсудимого заслоняют собой проход. Требую освободить проход. Эти подвыпившие увальни с красными лицами нехотя уступают дорогу со словами: «Пропустите, пусть судья идёт, пока его досрочно не убили». Приговор провозглашён. Конвой сажает осужденного в машину, а мы через весь зал идём на выход из «Красного уголка», и опять подвыпившие препятствуют нам: бьют ногами по ногам народных заседателей и по моим ногам…» (23.05.1975).
А вот самый вопиющий случай, когда судье даже пришлось принимать участие в драке: «Только что приехал с выездной сессии по гражданскому делу. Настроение ни к чёрту, т. к. до начала судебного заседания в «Красном уголке» началась массовая драка, потому что пришло много подвыпивших. На выездной сессии ни одного работника милиции, хотя заранее ставим в известность, что на территории соответствующего отделения милиции будет выездная сессия. Драка из «Красного уголка» распространилась на улицу. Был настоящий «мордобой», только глухо хлопали затылки, как арбузы, об асфальт. Заседателями у меня на этот раз были женщины. Помощник прокурора — женщина, секретарь судебного заседания Демина Оля — недавняя школьница, девушка лет девятнадцати [будущая председатель Мосгорсуда Ольга Егорова — С. Р.], побежала сообщать о драке в отделение милиции (телефона в «Красном уголке» тоже не было). А я ринулся в это месиво ликвидировать драку. Когда прибыли работники милиции, участники драки сидели, вытирая носы и ссадины от крови. Самые активные были задержаны. После выездной, уже идя домой, помощник прокурора сказала мне: «Но вы и отчаянный, Александр Сергеевич!?». «А на что надеяться? Ждать пока и нас побьют?» — возразил я» (14.1.1975).
Автор ко всему этому относится стоически, но странно, что он никак на это не реагирует, не штрафует публику за неуважение к суду и не удаляет буянов из зала заседания: «Иногда, провозгласишь приговор и слышишь в зале суда вопли в свой адрес: «Фашисты! Палачи!». Приходится выслушивать это и делать вид, что это не в адрес суда…» (3.07.1986), «Провозгласили приговор по делу о разбойном нападении, которое совершили два парня. Они под угрозой применения ножа с выбрасывающимся лезвием, отобрали бутылку вина у двоих мужчин. После провозглашения приговора мать одного из осужденных крикнула в адрес суда на весь зал: «Зве…е…р…и…и!» Привычное дело… Это наши будни…» (17.02.1982).
8. Настороженное отношение к судьям в бытовой обстановке
М. С. Восленский в «Номенклатуре» в главе, посвящённой КГБ, писал о том, что служащих в этой организации как своих воспринимали только в компании таких же служащих; в компаниях обычных людей, если становилось известно, что среди них кгбэшник, то все разговоры в его присутствии разом прекращались. То же самое было в отношении судей. Простые советские граждане, которые «не из системы», никогда не воспринимали судей как близких друзей, с которыми возможны хорошие личные отношения или дружеские разговоры. На бытовом уровне на судей смотрели не как на авторитетных и уважаемых служителей правосудия, а как на часть безликого жестокого государственного репрессивного аппарата, от которых надо держаться подальше и в присутствии которых надо держать язык за зубами. Стоит так же отметить, что советская пропаганда никогда не продвигала в массовое сознание положительный образ судьи, в отличие, к примеру, от образа следователя, как главного действующего лица советских детективов. Из-за такого отношения к судьям автор иногда попадает в неприятные бытовые ситуации: «Сегодня был у тёти в гостях. Были там и другие, не знакомые мне люди. Во время застолья тётя похвалилась: «Саша теперь работает судьёй». И вдруг все разговоры прекратились. Люди как будто поперхнулись. Вскоре из-за стола встала супружеская чета пожилого возраста и, раскланявшись, ушла домой. Я заметил этот внезапный уход, и когда все разошлись, я спросил у тёти, почему они так внезапно ушли. На это тётя ответила, что у них недавно был осуждён сын к трём годам лишения свободы. Высказывание тёти о моей профессии явно было неудачным, точнее — неуместным, хотя такой реакции никто не ожидал» (21.05.1967).
Выводы. Дневник А. С. Щагина наглядно показывает из какой глубокой ямы выбралось наше правосудие в 90-е годы в результате судебной реформы. Сейчас судьи не избираются гражданами, а назначаются Президентом РФ. Судей не контролируют партийные органы и региональные управления юстиции (однако сохраняют влияние председатели судов). Судьи, как правило, имеют большую нагрузку, но теперь у них кроме секретарей есть так же помощники. Современные судьи не отчитываются перед избирателями, не читают лекции на заводах и в магазинах, не ведут партийную и общественную работу. Поступившие в суд исковые заявления распределяются либо автоматически, либо председателем суда — выбора судьи у истцов нет. Новые здания судов проектируются так, что к кабинету судьи у публики доступа нет, судью лица участвующие в деле видят только в судебном заседании, в остальное время они имеют дело исключительно с аппаратом суда. Современный судья имеет эффективные средства наведения порядка в судебном заседании. Он, за крайне редкими исключениями, не ведёт выездных заседаний и в нём в принципе невозможно представить себе, чтобы судья участвовал в драке с публикой. Наконец, престиж судьи в современном обществе очень высок, многие справедливо полагают должность судьи венцом юридической карьеры.
***
В заключение цитата из дневника, которая исчерпывающе характеризует автора как судью и человека и которая поразительно сближает его по взглядам на жизнь с А. Ф. Кони:
«5 июня 1980 г. я заслушал дело об убийстве подсудимым К., которому пятнадцать лет, своего тоже пятнадцатилетнего товарища. А дело было так: пятеро подростков в октябре 1978 г. однажды вечером вышли погулять и находились на территории площадки детского сада. Один из них нашел длинный резиновый шланг, подключил его к водопроводной трубе и начал обливать ребят холодной водой. На требования ребят и, в частности, подсудимого К., он не реагировал, продолжая обдавать их водой. Тогда К. еще раз потребовал прекратить обливать их и предупредил, что если он будет продолжать, то он бросит в него палку, т. е. черенок от лопаты, который он обнаружил здесь же на детской площадке. Но его расшалившийся товарищ не прекращал своих действий. Тогда К. бросил в него черенок от лопаты. Но расшалившийся спрятался за угол детской площадки, а из-за того же угла выскочил, ничего не подозревая, другой мальчик, и палка, летящая, как копье, своим острием попала прямо в висок этому мальчику, пробив ему голову. Испуганный происшедшим Кулешов поднял его на руки и, рыдая, нес его на своих руках в ближайшую поликлинику, т.к. поблизости не было телефона. А через несколько часов мальчик скончался в больнице… К. был осужден за неосторожное убийство. Но прокурор г. Москвы М. внес протест на приговор в Президиум Московского городского суда, в котором имела место рекомендация о переквалификации действий К. на умышленное убийство. Президиум Московского городского суда протест удовлетворил, приговор отменил и направил на новое рассмотрение в ином составе судей. В постановлении Президиума речь шла о более тщательном рассмотрении дела по признакам умышленного убийства. Дело для нового рассмотрения было передано мне. В течение двух дней слушал это дело, очень тщательно и скрупулезно исследуя все обстоятельства по делу. И все-таки, несмотря на рекомендацию, изложенную в протесте прокурора г. Москвы, несмотря на Постановление Президиума Мосгорсуда, довлеющее над мнением суда, снова пришел к выводу о том, что К. совершил не умышленное убийство, а неосторожное, осудив его по ст. 106 УК РСФСР. Теперь легче об этом писать, чем в то время решать вопрос о судьбе К. а, в какой-то степени и свою судьбу… Посудите сами: стоит согласиться с вышестоящими инстанциями и все хорошо и спокойно, тебя не ругают, тобою довольны. Но совесть… совесть мучила бы за этого неправильно осужденного мальчишку всю жизнь. Поступишь по совести, значит с тобой предстоит неприятный разговор «о несоответствии должности народного судьи». И я решил, что лучше все-таки чистая совесть, потому что работа может меняться, а совесть дана человеку на всю жизнь. Но чтобы остаться верным своим принципам и совести, нужно мужество. И в этот момент ответственных раздумий мне вспомнилось высказывание на союзных курсах повышения квалификации действительного члена Академии наук, высокого специалиста в области уголовно-процессуального права Строговича: «Я не за то, чтобы народный судья был героем, но я не хочу, чтобы он был трусом». Я поступил по закону и по совести. И вот сегодня, 25 июля, мне из Мосгорсуда сообщили, что дело К., которое я слушал, т. е. постановленный под моим председательством приговор оставлен в силе. Да простит меня читатель за нескромность, но это победа и над собой. Надо оставаться до конца человеком» (15.07.1980).